Роберт Хайнлайн - Чужак в чужой стране [= Чужой в чужой земле, Пришелец в земле чужой, Чужак в стране чужой, Чужак в чужом краю, Чужой в стране чужих]
Генеральный Секретарь Дуглас нарушил тяжелое молчание:
— Конечно, сделали, капитан, и сделали отлично. Если этому человеку или человеко-марсианину нужно несколько дней адаптации, наука, я думаю, может и подождать. Не обижайся, Пит. Капитан Ван-Тромп здорово устал.
— Но кое-что не может ждать, — вмешался министр массовой информации.
— Что, Джок?
— Если мы в самое ближайшее время не покажем Человека с Марса по стереобакам в новостях, следует ожидать беспорядков, мистер Секретарь.
— Гм… Ты преувеличиваешь, Джок. Рассказать в новостях о Марсе следует, это само собой. Показать, как я награждаю капитана и его экипаж… завтра, я думаю. Капитан Ван-Тромп расскажет о своих впечатлениях… после того, как выспится.
Министр покачал головой.
— Не годится, Джок?
— Все ждали, что они привезут настоящего живого марсианина. Раз уж его нет, нам нужен Смит, и нужен позарез.
— Живого марсианина? — Генеральный Секретарь Дуглас повернулся к капитану Ван-Тромпу. — У вас есть видеоленты с марсианами?
— Сколько угодно.
— Вот тебе и ответ, Джок. Раз нет живых марсиан, сгодятся и ленты. Теперь, капитан, насчет экстерриториальности: так вы говорите, марсиане не были против?
— Нет, сэр… только они не были и за.
— Не понял.
Капитан Ван-Тромп пожевал губу.
— Сэр, говорить с марсианами — все равно, что говорить с эхом. Вам не возражают, но и результата никакого.
— Может быть, вы пригласите сюда этого, как его там, вашего семантика? Или он уже ждет за дверью?
— Его зовут Махмуд, сэр. Доктор Махмуд не совсем здоров. Э… небольшое нервное расстройство, сэр, — Ван-Тромп подумал, что ему удалось найти подходящую замену словам «мертвецки пьян».
— Послеполетная эйфория?
— Да, похоже.
— Что ж, поговорим с ним, когда ему станет лучше. Я думаю, этот молодой человек, Смит, тоже нуждается в помощи.
— Да, по-видимому, — неуверенно сказал Ван-Тромп.
* * *Этот молодой человек, Смит, был еле жив. Его тело, нестерпимо сжатое и ослабленное странной формой пространства в этом немыслимом месте, наконец-то смогло отдохнуть в мягком гнезде, куда его поместили те, другие. Он перестал сопротивляться и перевел работу легких и сердца на третий уровень.
И понял, что почти полностью израсходовался. Легкие работали тяжело, словно дома, сердце с натугой гнало кровь по сосудам… и еще эта ядовитая, удушающе жаркая атмосфера. Надо было принимать защитные меры.
Когда его пульс упал до двадцати ударов в минуту, а дыхание сделалось почти неуловимым, он тщательно исследовал себя: надо было убедиться, что не начался процесс рассоединения, пока его внимание было отвлечено. Когда он был полностью удовлетворен, то переключил часть второго уровня на охрану и ушел в себя. Надо было восстановить происшедшие события во всем многообразии, чтобы сделать их понятными для себя, взлелеять их, определить и отложить в памяти… иначе они поглотят его.
Откуда начать? С того, как он покинул дом, поддерживаемый теми, другими, которые оказались птенцами одного с ним гнезда? Или с того, как он очутился в этом смятом пространстве? С того, что на него вдруг нахлынула лавина огней и звуков, воспринятая им как сводящая с ума боль. Нет, он не был готов к анализу этого воспоминания — назад! назад! — и даже не к первой встрече с теми, чужими, которые оказались теперь своими. И даже не к тому времени, когда начала подживать рана от первого грокинга, что он не такой, как остальные птенцы его гнезда… к самому началу, к самому гнезду.
В его мыслях не было земных понятий. Английский, которому он только что выучился, был беден, даже примитивнее того, на котором торгуются на базаре индус и турок. Смит пользовался английским так же, как пользуются шифровальными таблицами — работа и долгая, и нудная. Теперь же его мысли-абстракции полумиллионолетней, совершенно чуждой человечеству культуры были настолько далеки от человеческих понятий, что перевести их было совершенно невозможно.
В смежной комнате играли в криббидж доктор Таддеус и Том Мэчем, приставленный к Смиту вместо медсестры. Таддеус все время косил одним глазом на свои датчики и счетчики. Когда мигающий огонек изменил частоту с девяноста двух пульсаций в минуту до двадцати и стал мигать все реже и реже, он рванулся в палату Смита. Мэчем задышал ему в затылок.
Пациент лежал в мягкой оболочке гидравлической кровати и, похоже, был мертв. Таддеус рявкнул:
— Доктора Нельсона!
— Слушсэр! — отозвался Мэчем. И добавил: — Как насчет «трясуна»?
— Доктора Нельсона!!!
Мэчем бросился вон. Врач осмотрел пациента, не прикасаясь к нему. В палату, неуклюже, как и все, кто долго пробыл в космосе и еще не успел привыкнуть к земной тяжести, вошел пожилой доктор.
— Что у вас, доктор?
— Дыхание, температура и пульс пациента пропали около двух минут назад, сэр.
— Что вы предприняли?
— Ничего, сэр. Ваши указания…
— Хорошо, — Нельсон осмотрел Смита, взглянул на аппаратуру позади кровати: такую же, как и в смежной комнате. — Дайте мне знать, если что-нибудь изменится.
Он повернулся, собираясь уйти.
Таддеус оторопело уставился на него.
— Но, доктор…
— А каков ваш диагноз, доктор? — осведомился Нельсон.
— Ммм… мне не хотелось бы говорить о вашем пациенте, доктор.
— Я спросил вас о диагнозе.
— Хорошо, сэр. Шок… нетипичный, возможно, — увильнул он от ответа. — Шок, повлекший летальный исход.
Нельсон кивнул.
— Разумно. Но это особый случай. Я видел пациента в таком состоянии, наверное, дюжину раз. Глядите, — он поднял руку Смита и отпустил ее. Она осталась в том же положении.
— Каталепсия? — спросил Таддеус.
— Называйте так, если вам нравится. Только смотрите, чтобы его не тревожили, и дайте мне знать, если что-нибудь изменится, — он положил руку Смита на место.
Нельсон ушел. Таддеус поглядел на пациента, покачал головой и вернулся к себе. Мэчем достал карты.
— Криб?
— Нет.
— Если вам интересно мое мнение, док, — сказал Мэчем, — то этот человек не жилец на белом свете.
— Никто не собирался спрашивать твоего мнения. Пойди, покури с охраной. Мне надо немного подумать.
Мэчем пожал плечами и пошел в коридор. Охранники вытянулись в струнку, но, увидев, кто это, расслабились.
— Что там была за беготня? — спросил моряк, что был повыше ростом.
— Он разом родил пятерых, и мы спорили, как их назвать. Ну, мартышки, у кого найдется сигаретка? И огонек?
Второй моряк вытащил пачку сигарет.
— И где теперь взять кормилиц?
— Ничего, что-нибудь придумаем, — Мэчем ткнул сигаретой почти в лицо моряку. — Как бог свят, джентльмены, я ничего не знаю об этом больном.
— Что это за приказ: «Никаких женщин»? Он что, сексуальный маньяк?
— Я знаю только, что его доставили с «Победителя» и велели не тревожить.
— С «Победителя»! — понимающе кивнул первый моряк. — Тогда все ясно.
— Что ясно?
— Тогда во всем этом есть смысл. У него не было ни одной женщины, он не видел ни одной, не касался ни одной… месяцами. И он болен, понимаете? Они боятся, что он загнется, если положит на бабу руку. — Он моргнул. — Я бы точно загнулся.
* * *Смит чувствовал присутствие докторов, но грокнул, что они явились с добрыми намерениями; не было нужды высвобождаться целиком.
Ранним утром, когда санитарки задевали лица своих пациентов мокрыми и холодными полами своих халатов, Смит вернулся к жизни. Он ускорил биение сердца, усилил дыхание и обвел помещение, глядя спокойным и безмятежным взглядом. Он тщательно разглядывал помещение, запоминая все детали. Он видел его впервые, поскольку был неспособен к восприятию, когда его доставили сюда. Место это было для него необычно: на всем Марсе не было ничего подобного; не походило оно и на секторальные отсеки «Победителя». Восстановив в памяти события, тянущиеся от его гнезда к этому месту, он готов был принять их и радоваться им.
Он уловил присутствие еще одного живого существа. Старенький паук спускался с потолка, крутясь при спуске вокруг своей оси. Смит с восторгом разглядывал его, соображая, не принадлежит ли он к этому гнезду.
В это мгновение вошел доктор Арчер Фрейм, сменивший Таддеуса.
— С добрым утром, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?
Смит проанализировал вопрос. В первой фразе он опознал формализм, не требующий ответа. Перевод второй фразы был неоднозначен. Когда ее использовал доктор Нельсон, в ней было значение; когда капитан Ван-Тромп — это был формализм.
Он почувствовал замешательство, которое часто охватывало его при попытках общения с этими существами. Но он заставил себя оставаться спокойным и рискнул ответить:
